На землю опускались сумерки. Земля (впрочем, как и сумерки) не оставляла в стремящемся к теплу сердце ни капли надежды на теплую постель, камин и, тем более, а стаканчик подогретого бренди.
Унылая пустошь тянулась до самых холмов южного Килдара. На плоской, как плешь сказочного героя Финна Мак Клевы, равнине то тут, то там из-под тонкого слоя беленького снежка торчали черные изломанные кусты. Прямо посреди этого рая для кающихся, умерщвляющих свою плоть старцев, бросая явный вызов всем существующим и рождающимся в данный момент богам, стоял родовой замок О'Донованов. Вообще-то, замок - это громко сказано. Строение представляло собой 3-х этажный викторианский дом с безумным количеством пристроек, к тому же не очень-то и большой (старый замок после пожара пришлось извести на камни, так что от него остался лишь фундамент, подвалы да старая северная башня).
В каминной зале, сидя в кресле - качалке, перед горящим, но не греющим камином, скучал сэр Ричард. От всего внешнего вида пожилого джентльмена веяло (прямо-таки смердило) плохим вином, отвратительно проведенным днем, слишком тонким свитером (ветер пронизывает до костей, Тяхирь салах). И больше всего - этой мышиной возней за кусок никому не нужного острова.
Была третья суббота зимы. Слуги разошлись по домам. Они все, кроме старой Ханни, жили в деревеньке за пустошью. Ханни же, являясь последней представительницей своего рода (у неё не было ни детей, ни родственников) не хотела переселяться так далеко от дома, в котором работали все ее предки. Вплоть до прабабушки дедушки ее матери. Ей не один раз предлагали перебраться в просторный новый дом, но она отказывалась, говоря, что тащиться "оттудова" каждое утро для ее старых костей - непосильная задача. Но видели бы вы старушку Ханни воскресным утром, спешащей к службе! Она неслась по тропинке к церкви, как школьница после занятий в пятницу. Так что злые языки поговаривали, что она якобы хочет привязать к себе Старого Рича, для того, чтобы он взял ее в жены хотя бы из чувства благодарности: и живут в одном доме, и заботится она постоянно, и одиноки оба...
Сэр О'Донован сидел перед камином и смотрел на пляшущие языки пламени, изредка подбрасывая в огонь поленце. Годы согнули его не очень-то широкую спину и прочертили лицо дорожками морщин. И глаза его вовсе не были молодыми . Два плохо видящих даже при ярком свете когда-то черных шарика прятались под чистыми белыми бровями. Аккуратная бородка обрамляла его лицо, а длинная коса шелковых белых волос с темными прядями лежала на его спине. Сэр Ричард, тихо покачиваясь на кресле, смотрел на игру языков пламени, но они не превращались перед его внутренним взором ни в буквы, ни в различные образы. Языки этого существа свивались в тугие кольца, тут же распускались, взлетали вверх, подрагивая , качались из стороны в сторону, плавно вытекая из щелей между поленьями и исчезали в каминной вытяжке. Игра божественного дара затягивала и усыпляла, успокаивала. А что еще нужно пожилому человеку, желающему дожить отведенное ему в кругу своих самых близких друзей - воспоминаний? Воспоминаний не только и не столько из его жизни, но из истории этой земли, омываемой со всех сторон водами то океана, то моря...
Так сидел он, изредка поднося ко рту кубок с остывшим глинтвейном, в полутемной зале, стены которой были украшены деревянными панелями с резьбой, намеренно имитирующей гэльские орнаменты (воспоминание о буйной молодости). Под самым потолком, на высоте третьего этажа, плясали тени на тяжелых складках ткани ниспадающей до самого пола. Некоторые из них были обмотаны вокруг резных колонн. И еще здесь были книги. Множество полок с книгами. Они были везде. Заполняя стены, громоздились друг на друге, взбегая неровными ступеньками к самому потолку. Было не очень холодно. По крайней мере теплее, чем на промороженной равнине за стенами. К обычным звукам пустого и большого дома присоединился какой-то, пока почти не различимый, но, кажется, очень грустный не то стон, не то вопль. Сэр Ричард вскинул голову, прислушиваясь к стону ветра в каминной трубе и поскрипываниям рассыхающихся половиц, но странный звук не повторялся... Эх... бренди, что ли, подогреть? Но ведь нужно будет встать, найти бутылку, открыть... Нет уж! Лучше допить то, что осталось. И старик, запрокинув голову, осушил кубок, аккуратно поставил его на пол рядом с креслом и поплотнее закутался в плед веселой и жизнерадостной кроваво-красной расцветки.
За окном уже давно стояла ночь. Сиды далеких холмов наверняка придумали себе какое-нибудь развлечение, может даже не одно... Охота, к примеру, на снежно-белых оленей с красными ушами (интересно, почему уши-то красные?), бегущими по зеленым полям, фиолетовым лугам и серым пустошам, как время бежит по этому миру, безудержно, яростно, откинув назад голову с тяжелыми жемчужными рогами, с розовой пеной в уголках рта. Или пир, где столько медвяного вина и цветочных сидров, столько пива и розовой форели, сочного. Еще дымящегося мяса и румяных яблок, сколь угодно душе прекрасных героев, сидящих с бессмертными за одним столом и вкушающих пищу, заранее начиненную Ужасно Ядовитыми Когтями Ископаемых Духов (Нужно же как-то развлекаться - скука смертная быть бессмертным-то!)
Уже недалеко простонал чей-то жуткий высокий и мелодичный голос. Похоже на колыбельную... Камин совсем прогорел. Сэр Ричард нагнулся, распахнув плед, и швырнул в огонь сразу три толстых полена. Огонь весело взметнулся, принимая новую пищу, и на миг из полумрака выступило странно разгладившееся лицо. Лицо настоящего О'Донни, не помолодевшее, нет, но ставшее более диким и жестким, тени, лежащие на скулах и лбу ,выведены фиолетовым и синим...
Голос просил и звал, страшно растягивая гласные, высокий женский голос угрожал и предупреждал. Он походил на новенькую серебряную флейту в руках старого и больного человека, стоящего среди развалин часовни в морозную полночь. Странно перекатываясь, подобно янтарю в черных водах горного ручья, освещенного косыми лучами красноватого закатного солнца, слова вливались в песню. Колыбельную для уставшего, прощальную песню падающего на мертво-черную гладь заводи лебедя. Ричард встал и тень его, быстро вскочив на стену, настороженно замерла, прислушиваясь. Он осторожно дотронулся до ее пальцев, холодных, как утренняя роса февраля, и, заглянув в ее темно-зеленые глаза, провел по тяжелым медным локонам, едва касаясь ставшей вдруг бездумно-легкой рукой. Их губы соприкоснулись и темные волны океана, ледяные и воздушно-легкие на гребнях, укрыли их в своем лоне. Песнь оборвалась.
It's also mine.(Owl)